Зловещий брак - Страница 19

Как же глупа я была, удивляясь, что никто не видел правды! Я и не подозревала, какова истинная сущность Оливера, пока она не открылась мне; но теперь у меня было больше возможностей узнать его. Я не плакала и старалась не смотреть в сторону мужа в присутствии других. Маловероятным было, чтобы кто-то узнал о моих чувствах – и почти невероятно было, чтобы кто-то заподозрил их причину.

Унижения и душевные мучения не оставляют следов на коже, а гордость не позволяла мне показывать их на лице. Что касается физических мучений, Оливер был достаточно осторожным, чтобы не наносить ран в местах, где они могли быть видны. Я не сомневаюсь, что Рамирес, его камердинер, не только знал о том, как хозяин обращался со мной, но и получал удовольствие от того, что знал об этом.

Мои горничные могли догадываться о чем-то, но после первой брачной ночи я никогда не позволяла им помогать мне одеваться и присутствовать в ванной, так что они не могли видеть на моем теле ни следов от его ногтей, ни узких полос от плети, ни широких от ремня. Другие слуги, я была уверена в этом, также ничего не знали: даже миссис Фергюсон, экономка, от которой почти ничего не укрывалось. Наша спальня и мой будуар находились в южном крыле и были отделены от половины прислуги. Я же не издавала ни звука, терпя издевательства мужа. Но если бы даже я кричала – крики не были бы услышаны.

Иногда по ночам, когда Оливер сполна бывал сыт доставленным мне унижением и засыпал, я завертывалась в одеяло и ложилась на ковер в своем будуаре, потому что не могла лежать с ним в одной постели. Однако весьма часто, к моему облегчению, он отсутствовал по две-три ночи – предположительно, по делам бизнеса. Рамирес его всегда сопровождал. Вскоре я заподозрила, что этот «бизнес» имеет отношение к женщинам, поскольку в таких случаях он возвращался удовлетворенным и оставлял меня в покое на несколько дней. Однажды я услышала разговор между Рамиресом и Мартой в холле рядом с нашей спальней, когда они полагали, что я нахожусь внизу. Этот разговор подтвердил мои подозрения.

– Где это вы с хозяином были три дня, Джон?

– Не твое дело, женщина.

– Я просто спросила. Бекки говорит, что вы ездите с ним в Мур Таун и крутите там любовь с девками из поселка.

– Скажи Бекки, чтобы держала язык за зубами. Если она будет всюду рассказывать такое о хозяине, он в два счета образумит ее.

– Мне все равно, что там делает мистер Фой с гулящими девками, Джон. Я просто спрашиваю: как же ты после этих девок крутишь любовь со мной?

– Я – мужчина, Марта. Женщина не может указывать мужчине, что ему следует делать, так не доставляй мне неприятностей, девочка. Джон Рамирес в этом доме – фигура немалая: это я кручу все дела хозяина с того самого дня, как умер старый хозяин. Большой человек – всегда при хозяине. Будешь мне досаждать, знай: стоит мне сказать одно слово мистеру Оливеру – и ты окажешься на какой-нибудь плантации, будешь собирать кофе.

Голоса затихли, спорящие ушли – но я явственно слышала страх в голосе Марты. Я стояла перед трюмо с расческой в руке. Теперь я точно знала, что муж регулярно встречается с продажными женщинами в поселке бывших беглых рабов – потомков испанских негров. Это известие не потрясло меня, я уже пережила много потрясений. Как же мог Оливер так долго избегать огласки при такой распущенности? Но затем мне пришло в голову, что ездить в поселок марунов он стал совсем недавно.

Его отец был педантом и деспотом. Может быть, лишь со смертью сэра Энтони Оливер вошел во вкус разгульной жизни и, может быть, его гидом был Рамирес. Я была убеждена, что с теми женщинами он не обращался так, как со мной. Они не испытывали таких страданий даже за плату. Я была избранной жертвой. Ясно было лишь то, что у него была потребность мучить и насиловать. Ему нужна была жертва. Возможно, все это оттого, что отец подавлял его почти все тридцать шесть лет. Возможно, его естественные инстинкты за это время исказились. Возможно, он выбрал меня, потому что у меня не было родителей и он чувствовал, что я не обращусь за помощью к дяде и тете. А может, он думал, что в причудливости моей натуры кроется большее наслаждение сделать меня жертвой, чем других молодых леди – ведь меня не так легко было сломить.

Но мне было не до догадок и размышлений. Я боялась и ненавидела своего мужа настолько, что временами ловила себя на ужасной мысли, что желаю ему смерти, и мучилась чувством вины. Каждое воскресное утро мы ездили в церковь в Клермонте и садились вместе на специальную скамью, отведенную для семейства Фой. Я молча благодарила Бога, что до сих пор не беременна, и молила о продлении этой милости. Даже возможность избегать в период беременности внимания к себе мужа, не смогла бы мне компенсировать ужас от того, что я буду вынашивать его ребенка.

В повседневной жизни мне дозволялось все. Как у жены Оливера Фоя у меня было множество общественных обязанностей, и я положила за правило выполнять их с наивысшей щепетильностью. В оставшееся время я уделяла внимание тем хозяйственным делам, к которым призывала мое внимание миссис Фергюсон, и проводила часы досуга по своему выбору. Не в моей натуре было проводить время за вышиванием и шитьем. Иногда я выезжала верхом. Если у меня все болело после ночи, проведенной с Оливером, я находила какой-нибудь тихий уголок, где лежала в тени, погружая свое воображение в пустоту, чтобы не думать о печальном будущем.

Я отчаянно хотела любить кого-то или что-то, поэтому проводила много времени в большом цветнике, который велела разбить на север от Диаболо-Холла, подальше от преобладающих ветров. Там я планировала вырастить всевозможные виды цветов и кустарников, гибискусы и амариллисы, алламанду и жасмин, пандору, бегонию, бермудские лилии, африканские фиалки и розы. Разбивка клумб и подготовка почвы были завершены, и началась посадка.